«Наука, или, скорее, научное отношение, несовместима с религиозной верой», – пишет британский философ Джон Уорролл.¹ Для таких мыслителей, как Уорролл, война между наукой и религией¹ общепризнанный факт. Как известно выразился эрудит XIX века Джон Уильямс Дрейпер, «история науки – это не просто запись отдельных открытий; это повествование о конфликте двух противоборствующих сил: экспансивной силы человеческого интеллекта, с одной стороны, и давления, вызванного традиционной верой и человеческими интересами, с другой».² В этом столкновении наука – победитель, а вера – побежденный.

Такова точка зрения тех, кто отстаивает «сциентизм» – утверждение, что наука обеспечивает превосходное – или исключительное – средство получения знаний. С этой точки зрения, наука – единственная дисциплина, которая может похвастаться самокорректирующимся методом, обширными подтверждениями, масштабным технологическим применением, непревзойденной силой достижения консенсуса и четкой записью об историческом прогрессе. Секрет этих достоинств, очевидно, заключается в эмпирическом методе. При широком применении этот метод поддерживает своего рода светское кредо:

«Эмпиризм – это путь. Наука – истина. Секуляризм – жизнь»

Но, вопреки этому вероучению, сама наука противоречит сциентизму. Оказывается, наука зависит от веры, надежды и любви – добродетелей, выходящих за рамки эмпирической сферы, которые очень близки религиозной жизни и вере.

Два вида сциентизма

Прежде чем выяснить, почему это так, необходимо провести небольшое различие. Как и у политиков, у сциентизма есть два вида: грубый и сдержанный. В общем, грубый сциентизм – это мнение, что фактические утверждения хорошо подтвержденных научных теорий являются единственными убеждениями, подходящими для рациональных и информированных взрослых. Звучит заманчиво: это обещание незыблемого набора истин, подтвержденных эмпирическими данными и подкрепленных научной объективностью.

Единственный недостаток заключается в том, что эта точка зрения ложна. На самом деле, его недостаток в том, что он пожирает сам себя: заявление, что «фактические утверждения хорошо подтвержденных научных теорий являются единственными убеждениями, подходящими для рациональных и информированных взрослых», само по себе не является утверждением ни одной хорошо подтвержденной научной теории. На самом деле, это вообще не научное утверждение. Это предписывающее утверждение о том, во что должен верить рациональный и информированный взрослый человек, а не описание (или модель) физического мира. Грубый сциентизм – это эпистемологическое утверждение, маскирующееся под физический факт. Таким образом, эта точка зрения не выдерживает собственного стандарта рациональности. Она падает на свой собственный меч.

А как насчет сдержанного сциентизма? В общих чертах этот взгляд гласит, что наука является привилегированным способом познания. Другие области исследования, например теология, иногда наталкиваются на прозрения, но наука – самая лучшая, самая рациональная, самая обоснованная. Если приходится выбирать между тем, что утверждает генетик, и тем, что говорит священник, лучше выбрать ученого.

Что можно сказать о сдержанном сциентизме? По иронии судьбы, даже такой приглушенный взгляд противоречит самой науке. Ведь при внимательном рассмотрении вопроса мы видим, что наука зависит от веры, надежды и любви. Давайте рассмотрим, каким образом.

Вера руководит суждением

Во-первых, вера. В науке вера – это обязательство, поскольку ученые доверяют практикам (или способам мышления), которые выходят далеко за пределы эмпирических данных. Вера особенно важна в так называемой «реалистической науке», которая пытается понять глубинную структуру (или древнее прошлое) мира природы, лежащую за пределами нашего непосредственного и неосознанного чувственного опыта.

Чтобы убедиться в этом, рассмотрим знаменитую проблему «недостаточной детерминации» (недоопределенность – это концепция, согласно которой имеющихся доказательств может быть недостаточно, чтобы определить, какая из нескольких конкурирующих теорий или гипотез является истинной – прим перев.). В реалистической науке теории всегда выходят за рамки данных. (Если бы это было не так, они были бы простым пересказом данных). Но поскольку теории выходят за рамки данных, эмпирические факты сами по себе не могут определить, какая теория истинна. Множество теорий совместимы с фактами. (Таким образом, факты «недоопределяют», какая теория верна). Как же ученые находят правильную? Они обращаются к таким внеэмпирическим факторам, как простота, элегантность, согласованность, плодотворность, объединяющая сила, независимая проверяемость, объем объяснения, предсказуемость и так далее. Ученые-реалисты считают, что теория с правильным сочетанием и степенью этих факторов обладает долей истины.

Вот почему, например, ученые считают, что в центре нашей Солнечной системы находится Солнце, а не Земля. Сложные геоцентрические модели так же совместимы с физическими фактами, как и гелиоцентризм. Но геоцентризм опирается на неуклюжие теоретические особенности, такие как эпициклы внутри эпициклов. Гелиоцентрическая модель не требует таких особенностей, что делает ее гораздо более простой и элегантной.

Опять же, обе модели объясняют (или предсказывают) фактические данные; они находятся в эмпирическом тупике. Ученые отдают предпочтение гелиоцентризму из-за его неэмпирических факторов. В реалистической науке эти факторы не просто инструментально полезны; они «истиннотропны» (truth-tropic, то есть чувствительными к тому, как на самом деле устроен мир – прим. перев.), направляющие ученых к правильному описанию реальности. Более того, обоснование этих факторов лежит не в физическом мире, поскольку они управляют тем, как ученые осмысливают сам физический мир. Ученые принимают их как акт веры, выходящий за рамки эмпирического. Без этой веры реалистическая наука чахнет.

Надежда способствует успеху

Что такое надежда? В некотором смысле, надежда – это просто уверенность и доверие к будущему. В реалистической науке надежда незаменима. Рассмотрим один пример: практически все ученые верят, что тот или иной экспериментальный результат, повторенный бесчисленное количество раз в прошлом, подтвердится и завтра при точно таких же экспериментальных условиях. Но на каком основании?

Совершенно очевидно, что ученые не могут апеллировать к эмпирическим данным о будущем. Они не находятся в будущем и, следовательно, не имеют эмпирических свидетельств о нем. Более того, они не могут апеллировать к прошлым случаям, когда предсказания о будущем оказывались верными. Нет никаких эмпирических доказательств того, что эти прошлые подтверждения имеют отношение к сегодняшним предсказаниям будущего.

На самом деле уверенность ученых в будущем выходит далеко за рамки эмпирических данных; их сегодняшние действия основаны на надежде на завтрашний день. Они просто верят в то, что природа стабильна во времени. Без этой надежды ученым пришлось бы ежедневно повторять каждый эксперимент. («Ух ты! На этот раз все получилось»). Прогресс остановился бы. Надежда, как и вера, лежит в основе успешной науки.

Любовь освещает истину и красоту

Величайшая из них – любовь. В частности, любовь к истине и красоте. Если говорить о последней, то красота – это широко восхваляемый внеэмпирический фактор, который часто освещает путь к правильным теориям. Даже в современной физике – возможно, квинтэссенции науки – эстетическая интуиция играет решающую роль. «Вновь и вновь, – пишет нобелевский лауреат Стивен Вайнберг, – физики руководствовались своим чувством прекрасного не только при разработке новых теорий, но даже при оценке достоверности физических теорий после их создания».³

В качестве примера Вайнберг отмечает, что «в течение сорока лет общая теория относительности была широко принята как правильная теория гравитации, несмотря на ничтожность доказательств в ее пользу, потому что теория была убедительно красивой».⁴ Неудивительно, что физик Поль Дирак сказал: «Теория с математической красотой с большей вероятностью окажется правильной, чем уродливая теория, которая соответствует некоторым экспериментальным данным».⁵ Pulchritudo splendor veritatis: красота – это великолепие истины. Искусные ученые любят красоту. Эта любовь ведет их к истине даже в тех случаях, когда эмпирические данные оказываются недостаточными.

Второй объект любви ученых – сама истина. Чтобы эффективно изучать мир природы, ученые должны страстно стремиться к истине. Ведь, как и все мы, они обязаны верить в истинные утверждения (и не верить в ложные) о мире природы. Можно использовать логику, физические факты и «научный метод», чтобы выяснить, что является истиной, но сами по себе эти вещи не обязывают вас уважать истину. Микробная теория болезней? Периодическая таблица? Вода как H₂O? Это всего лишь интеллектуальные диковинки, если только ученые (и все мы) не обязаны следовать за доказательствами туда, куда они ведут. Без обязательств перед истиной эмпирические открытия теряют свою силу, чтобы вызывать одобрение. Что-то помимо данных – любовь и уважение к истине – делает эти эмпирические открытия достойными веры.

Поэтому наука – это предприятие веры, надежды и любви. Вопреки сциентизму, наука не является привилегированным способом познания. Напротив, наука черпает свою жизненную силу из того же основного мозга, что и религиозная жизнь и вера. Неудивительно, что Ньютон, Коперник, Кеплер, Галилей, Бойль, Фарадей, Макселл и многие другие первопроходцы считали веру и науку гармоничными.

Трансцендентный источник

В заключение стоит отметить два момента. Во-первых, вера, надежда и любовь науки – это не просто субъективные интерпретации или человеческие изобретения, поскольку они надежно приводят ученых к объективному знанию о внешней реальности.

Во-вторых, говорить о том, что наша способность к реалистической науке возникла в результате бездумного процесса эволюции, было бы неправдой. Во-первых, наши способности намного превосходят все, что необходимо для выживания и размножения – единственной динамики, которой в конечном итоге благоприятствует эволюция.⁶ Напротив, тот факт, что реалистическая наука требует веры, надежды и любви – и что, как ни удивительно, мы можем выполнить это требование, – легко согласуется с мнением, что Бог создал наш разум для познания естественного мира.⁷

В совокупности эти два пункта говорят о том, что источник веры, надежды и любви выходит за пределы субъективного и физического мира. Известный биолог Эдвин Чаргафф уловил эту высшую сферу, когда заметил: «Если [ученый] хотя бы несколько раз в жизни не испытал дрожь по спине, столкновение с огромным, невидимым Некто, дыхание которого доводит его до слез, то он не ученый».⁸

В итоге сторонники сциентизма неправильно понимают природу науки. Если бы они посмотрели глубже, то увидели бы, что изучение низших вещей опирается на высшие.